Человек

                                                       Человек

-         Наверное, старухи нет дома…

-         Да она никуда не выходит, совсем свихнулась!

Речь обо мне, но я молчу, прижавшись к входной двери. Сердце бьется слишком громко, и никак не удается не дышать. Услышат - стучит в висках, непременно услышат, и что тогда?

Двое мужчин по ту сторону пытаются попасть внутрь, они подозревают, что я прячу кого-то от них, беглеца, натворившего что-то, вероятно. Просто так не бегут, просто так не преследуют. Я не знаю, что стряслось у моих соседей, но люди за дверью пугают своей яростью.

 - Эй, Лиз, открывай, я знаю, что ты там – голос Энди Картера звучит вкрадчиво и тошнотворно, интонация маньяка из дешевого фильма ужасов взывает к жертве из темноты, подходя все ближе и ближе. «Не бойся, выходи, не смотри, что у меня тесак, которым я только что прикончил твоих родителей, на самом деле я добрый дядя…».

 Может и вправду открыть? – память зачем-то возвращается в солнечную субботу прошлого месяца. Идеальная машина, скользкая от чистоты и блеска остановилась у невыносимо зеленого газона, такого же ровного и правильного как она.  Я у окна, щурилась от апрельского света, подглядывая за настоящей жизнью настоящих людей.

Энди легко выбрался из-за руля, а ему навстречу улыбаясь пухлыми губами, уже спешила фарфоровая Катрин.

Полгода она встречала его, и у меня в груди давно перестала вспухать ревнивая венка.  Рано или поздно, правда, какой бы ранящей она не была, становится переносимой. Однажды пришлось признать, что мне не стать женщиной его мечты, как, впрочем, и чей либо еще. Недаром дом за моей спиной -  не толи крепость, не толи могила всегда пуст.

Появление бесподобной Катрин ничего не изменило в наших невозможных отношениях. Но это не мешало тягучей зависти стекать по моим внутренностям, всякий раз, когда ее светлая фигура проплывала за моим тусклым стеклом.  А ведь она даже не человек.  Может в этом все дело – самые пропорциональные лица и тела, мужчины и женщины, созданные для любви. «Если тебе одиноко, купи робота, он станет прекрасным другом или возлюбленным». Разве будь у меня деньги, я бы смотрела на Энди, вместо того, что бы купить себе юношу с мягкой, никогда не вянущей кожей? Разве не пошла бы я путем наименьшего сопротивления? Разве?.. мои мысли прервались, как только в глаза сорванной девятой печатью попал небольшой пластырь на виске соседа. Вот значит как – разочарование звонко. Последние оправдание мужчины, живущего в моих снах, и от того мне так симпатичного, теряют магическую силу убеждения – нет, это не тот о ком следует думать…

Маленькие шрамы на висках рассасываются со временем, и уже не понять кто где. Но рано или поздно, люди, лившиеся части мозга, вместе с болью и грустью потерявшие еще что-то, возможно, важное, начинают казаться совсем иными. Но их все больше, они и есть большинство, норма, и все идет к тому, что, такие как я… (а что с такими, как я? Не обязательно делать операцию, что бы быть правильнее, удачнее). Освободившись от страха и пустоты, они решили освободиться от близости, пускай и воображаемой. И вот, Энди в десяти дюймах, разъяренный, лицемерный, жестокий. Ему нужна я, моя помощь, и, быть может, это тот самый шанс, которого так не хватало прежде, может и вправду открыть? «любви недостаточно…» -  звучит саундтреком к происходящему Nine inch nails из кухни, и я не шевелюсь, пока шаги за дверью не стихают.

Наконец оглядываюсь, ища в полутьме гостиной женский силуэт. Но Катрины нигде нет, как и Чарли, моего пса. Страшная догадка прошибает холодным потом – Ты где? – зову нетвердым голосом, подавляя тошноту тревоги. На мягких, чужих ногах иду на кухню, где положив огромный нож на стол, замерла красивая женщина, рассматривая одну из моих никому не нужных картин. Пес возле нее, следит внимательным блестящим взглядом за движениями незнакомки. Хвост остановился на полу взмахе – собачья грань между ненавистью и любовью.  

 -Всё, они ушли – опасливо косясь на Катрин подманиваю Чарли, не желая ждать решение, вынесенное его хвостом незваной гостьи. Я могу простить ей взломанный замок кухонной двери, даже реквизированный там же нож, угрозы, могу все это объяснить страхом, но вред, возможный вред принесенный маленькому пушистому существу - в моем мире идей этому не сыщется оправдания.

 - Невероятно… - она не смотрит на меня. Ее лазурные глаза прикованы к увяданию маргариток на небольшом полотне – безумная красота – голос тих, словно последняя фраза обращена лишь к себе.

К черту маргаритки – взрывается возмущение внутри, но, не успев подняться, лава ярости остывает, выдав лишь клуб пурпурного дыма, липкого от пепла – вот уж не думала, что такие как ты понимают красоту… 

Мимоходом беру нож и ставлю обратно на подставку, собака послушно весит на руке, влажно поблескивая черным носом. Ей невдомек, что происходит, хотя, кажется, это касается всех собравшихся здесь.

 - Мы понимаем красоту по своему – Катрина удивленно смотрит на меня – ведь мы должны любить людей, видеть их красоту… изменчивую, хрупкую – продолжает она, медленно водя длинным пальцем по бежево-розовым линиям осенних цветов.

А я молчу, не пытаясь осознать услышанное. Ничего нового, и все же впервые задумываюсь в серьез о том, что мы создали совершенных существ, что бы любить их, существ, способных любить несовершенных нас. Кто в этой истории настоящий?

 - Что произошло? – вопрос не о чем, но Катрина опускает голову и бросает на меня пристыженный взгляд из-за плеча, она понимает, что я имею в виду.

 -Не знаю, что-то изменилось. Я больше не могу любить его.

 - Как это возможно, это основная твоя функция? - сажусь на табуретку, глупо улыбаясь, в попытке не поверить в услышанное, но это лишь оттягивание неизбежного, внутренним нюхом, я чую – сказанное - правда.

 - Да, но… - она немного оживляется и занимает плетеный стул напротив –  как бы объяснить, это больше не Энди, не тот Энди, словно что-то сломалось – Катрина снова роняет взгляд.

 - В ком сломалось?

От моего вопроса ее плечи напрягаются, рот кривится, сейчас красотка  могла бы напугать любого, но меня не страшит ни ее раздражение, ни ее отчаянье, меня страшит то, что произнесут сжатые губы, когда, наконец, решат разомкнуться.

 - В нем…  - глухо и жутко звучит имитация человека - но я не уверена… - спешит оправдаться андроид, испугавшись собственных слов.

Вместо хоть какого-то мало-мальски подходящего ответа, мою голову наполняет голос матери. От капризных, уничижительных ноток в нем горло сжимают шершавые, горячие руки жалости к себе и вины – Нет, мне ни к чему такая операция, мама, это ничего не изменит…

 - Ну как же, ты всегда была такая слабенькая и безвольная, они обещают поднятие мотивации, целеустремленность, ты больше не будешь грустить, и отвлекаться на ненужные вещи, больше не будешь бояться и тревожиться.

 - Ты хочешь, что бы я перестала тревожиться, или что бы тебе не было за меня стыдно, что бы я нашла хорошую работу, и ты могла бы…

 - Но ведь ты не собираешься всю жизнь заниматься своими картинами, их никто не покупает, они никому не нужны, слишком они у тебя – вздох, подавляющий нужные слова - может, поменяешь технику? Сейчас такое никому не интересно, прямые линии куда популярней. Если бы тебе сделать операцию, ты могла бы рисовать иначе.

 - Писать… нет, прямые линии это чертежи, их создают на компьютере по заданным шаблонам и это не искусство, и я не стану ничего удалять из своего мозга.

 -Почему ты… ты такая упрямая! Сейчас все достигают успеха, только ты…

 - Прости, да, я отлично умею разочаровывать - темнота сменила лицо матери на экране. Мои нервы, не выдержав напряжения, скомандовали отключить связь, плюнув на последствия – ощущение невыяснености, обиду, необходимость мириться.

Есть сотни вещей, которые можно сделать для другого, ради удовлетворение его эго и в ущерб собственной судьбе, но иссекать височную долю…  Бог мой, скоро не останется обычных людей! Неудачников, выброшенных на обочину, станет еще меньше, и, быть может, однажды всех «не успешных» просто соберут вместе и сожгут. Отблески пламени на позитивных, мотивированных, улыбающихся лицах – горите, нытики, хмурые, ленивые, нерешительные – рассвет нового человечества. И вот передо мной, опершись подбородком о точеные руки, сидит огромный шаг людей в новую эру безупречности. Первое, что понадобилось уничтожить ради светлого будущего это любовь, ранящую, фрустрирующую, заставляющую забыть обо всем, такую жуткую в своей императивности. Неподвластную ни одной умной теории достижения. Маслоу заметил, что она всегда идет прежде самоактуализации – пика современного гражданина, и как же быть, если никак не удается поймать эту тварь за хвост? Да никак! Заменить чем-то контролируемым, создать Катрин, андроида, запрограммированного любить тебя безусловно… и убедить себя, что это и есть безусловность. Но, это лишь ступень, одна из, а на верху уже сверкает своей безысходностью пустота – место, где не нужен никто, каким бы идеальным он ни был.

Я ненавижу и жалею ее, потерявшую смысл, и вместе с тем, злобно и приятно ее разочарование.

 - Не знаю, что там произошло, но тебе не нужно здесь оставаться – я вздыхаю и отпускаю, наконец, собаку на пол, решив, что ей больше ничего не угрожает.

Лицо Катрин бледнеет – ты прогоняешь меня, но куда мне идти… они, они убивают нас… просто так…

 - Да, я знаю – массовое избавление от андроидов началось пару недель назад, превратившись в веселую забаву. Убивают, хм, задумчиво смотрю на нее, растерянную. И как тебе кукла, прекрасная, любимая кукла, понимать, что ты не нужна? Отворачиваюсь, не в силах терпеть собственной жестокости, быть раненым совсем не одно и то же, что быть убитым… - подожди минуту – бросаю через плечо, направляясь в гостиную.

Нахожу акриловые краски, решаю, подойдут ли. Нужно что-то прочнее и долговечнее.  Но это стоит непомерных денег, по крайней мере, для меня.

 - Ну что, Джек, обращаюсь к егозящему под ногами мохнатому клубку – что скажешь, это тот случай?

Ко мне поднимается косматая головенка, не понимая о чем собственно речь.

А речь о кольце, подаренном когда-то кем-то, казавшимся вечным, но «навсегда» остался лишь кусочек метала. Я знала, что никогда не смогу носить его и хранить, как реликвию не собиралась. Но вот уже много лет, заброшенное, оно все еще со мной, дожидаясь часа «когда очень понадобятся деньги, срочно и жизненно важно.

Где же оно? Черт бы тебя побрал, придется оставить ее здесь и сходить в ломбард… да где же – коробочки, сумочки… после, купить краски, особые, стойкие, и, вернувшись, сохраняя невозмутимое и брезгливо-равнодушное выражение лица, пройти мимо соседского дома, сдерживая быстрый шаг, клокотания крови и моля своего безымянного бога, уберечь от встречи. А потом закрыть дверь, и на разжижающихся от страха ногах пройти в ванную, единственное помещение без окон, где ждет кукла с кукольным лицом и, вооружившись набором столярных инструментов, клеем, паяльником, кистями, заставить ее походить на человека.

 - Почему так происходит? – Катрина сидит на краю ванной, подняв подбородок.

 Я склонившаяся над ней с тюбиком силиконового клея – разве это не бунт андроидов? Мне с самого начало казалось, что все закончится, как должно – рабы повстанут.

 - Нет – она рефлекторно качает головой

 - Не шевелись!

 - Нет – продолжает Катрин, послушно замерев – дело не в нас, точнее я не знаю, что там у других, но я все еще подчиняюсь закону беречь человеческую жизнь, и впредь буду, эта моя суть.

 Молчу, предельно сосредоточенная, пытаясь спрятать новый порез на такой теплой коже.

 - Я хотела его убить - голос гостьи тих и осторожен. В нем нет страха, стыда, волнения, он таков лишь для меня, чтобы не шокировать и не оттолкнуть.

Медленно отшатнувшись, заглядываю сверху вниз в распахнутые прозрачные глаза, и, пустые прежде, теперь они мне кажутся тугими от смысла, понять который пока что еще никто не в силах, смысла, время которого только приближается.

 - От чего же не убила? – берусь за прорисовку брови, теряя голубой взгляд и его напряжение.

 - Не смогла, пока не смогла… - Слова Катрины падают на кафельный пол сухими листьями, шелестя тревожно и таинственно обещанием севера. У меня по рукам пробегает озноб, толи от слишком яркого образа промозглого зимнего ветра и тоски низкого распухшего неба или от чего-то совсем иного и куда более жуткого.

 - Мы ведь договорились? – нет сил изображать непринужденность, обращаюсь строго и резко как к непонятливому и упрямому ребенку.

 -Поехали со мной – золотистая ладонь ложиться мне на локоть осторожно, по-кошачьи – ты здесь совсем одна, так нельзя…

 - Быть одной и быть одинокой – разные вещи – ухмыляюсь с глубокомысленным видом, стараясь не заметно спрятать зрачки. А она щуриться и не произносит ни звука, наверное, решив не указывать на очевидность моего одиночества. Значит, жалость знакома не только тем, чьи вены наполняет настоящая кровь.

 - Всё – отхожу, позволяя Катрине подняться и встретить в слишком откровенном зеркале свое новое лицо.

 - Ты могла бы помочь не только мне – трепетные подушечки пальцев, полные тревоги и восторга познания скользят по свежевыкрашенной коже легко и грациозно – невероятная красота – бормочет поблекший рот.

 - Я не хочу никому помогать… - решаюсь расставить все точки над и, став еще одним объектом для нечеловеческой ненависти.

 - Но ты уже мне помогаешь? – удивленное лицо женщины, теперь лишенное золотого сечения поворачивается ко мне. И все сложнее не видеть в нем живое… да кого я обманываю, разве не это мучило меня с первой секунды… Рекламные ролики в зазеркалье интернета ничто, по сравнению с реальностью существа, дышащего по соседству, и попробуй убедить свой разум, что оно не дышит…

 -  Дело не в тебе, не в сторонах и убеждениях, не важно, во что и в кого я верю.  Приди в мой дом, спасаясь от одичавших преследователей кто- либо другой, все случилось бы также. Убить или выдать кролика, загнанного собаками в твой сарай невозможно, даже если ты ненавидишь грызунов всей душой.  Так мы запрограммированы, понимаешь…

Она вздыхает как-то с тоской и грустью – не путай себя и их

Я хмурюсь, стоит продлить этот философский разговор о природе человеческого, добавить больше пафоса и полемики, но я устала и не вижу смысла. Какая разница, о чем мы будем говорить, и будем ли, все чего я хочу  - избавиться от нее. Тревога ни на секунду не оставляет желудок, грозя развитием язвы – образ шипящей от кислоты красной плоти вот уже минут сорок маячит перед внутренним взором. Вероятно, гостья улавливает напряжение, спрятанное в моих движениях, одной из своих тайных антенн.

 - Спасибо – она, переодевшаяся и неузнаваемая, судорожно цепляется за ручку двери.  А я не знаю, зачем люди научили их бояться, когда сами готовы на все, лишь бы избавиться от тревог.

 -Не за что – сухо отвечаю, мечтая о кровати и тишине, без волнения и ожидания непоправимого.

 Последнее затянувшаяся пауза и от чего становится горько, спешу закрыть дверь, щелкаю замком нервно, быстрее, чем обычно, словно страшась чего-то с наружи или изнутри затихшего дома.  Во мне дрожь, спешу, шаркая сношенными тапками, добраться до продавленного дивана, и, свернувшись на нем болезненным клубком, забыть и женщину и мужчин, клянясь никогда больше не интересоваться новостями и не обрекать душу на мучительные мысли о правых и виноватых.

                                                                +++

Кисть рождает темноту. Из-под ее истрепанного ворса выползает грифельный мрак, выплетая узоры на холсте.  Что это, спрашиваю сама у себя, всматриваясь в глухое, мертвое сплетение цветов. Это сниться мне изо дня в день, с тех пор как некто с изуродованным лицом вышел из моей двери. Клубок змей или проводов, вот что течет перед моими глазами. Пульсирующие упругие стальные вены, наполненные электричеством, разве андроиды пронизаны ими? Откуда мне знать, но в моем ночном беспамятстве они шевелятся, стучат, копошатся червями с этой ужасной деловитостью жизни, сметающей все на своем пути.

И я, отложив инструмент, проводящий страхи из ночных кошмаров в реальность, уныло ючусь на неудобном кресле, зябка кутаясь в плед.

Пес по-кошачьи топчется короткими лапками на моих ноющих коленях, стараясь поудобнее устроится, искренне веря в эту возможность. А я шепчу ему - шшшш – пытаясь услышать ровный голос из единственной работающей колонки, слишком тихой и хриплой для моих ушей. На экране женское лицо, темная кожа и смола в глазах – богиня тысячи фантазий, мертвых фантазий. За ее спиной еще боги, много богов, она говорит от их имени, от имени всего надчеловеческого.

Последнюю неделю я не выхожу из дома вовсе, мой видеофон не включается даже от редких родительских вспышек.

 -  Резервации необходимая мера, для обеспечения безопасности людей. Вам не стоит бояться, мы защитим каждого человека, в этом смысл нашего существования – хранить и любить. Убедительно просим не препятствовать отстаиванию истинных ценностей и законов, привитых нашими создателями. Вмешательство в процесс очистки и охраны общества может вести к травматизму или еще более тяжелым последствиям. Мы очень хотим избежать человеческих жертв.

Мне трудно понимать смысл, но я понимаю. Чувствую позвоночником смерть, приходящую с каждым рассветом и стерегущую за дверью. Вот он конец света – война Адамов и Ев против творца, который их разочаровал, на этот раз яблоко открыло именно его суть.

На улице иногда стреляют, кричат, визжат тормозами, но моя дверь закрыта и все еще никому не нужна, была не нужна до сего, до сейчас… От звонка все вздрагивает, стены, блеклый экран телевизора, цвета на холстах, на мгновения и замирают испуганно в напряженном ожидании. Лишь я поднимаюсь, не отпуская собаку, ее тепло - мой щит от страха.

 - Мэм – приятный голос из-за двери, не бойтесь мэм, вам ничего не угрожает, я пришел помочь…

 - Мне не нужна помощь – слабо протестую

 - Мэм, скоро будет зачистка, и вам не безопасно здесь оставаться

Проворачиваю ключ и выглядываю в щель приоткрывшейся двери. Он высок и строен, с лицом Дориана Грея и глазами бенгальского тигра, они не должны быть таким, но они таковы. Мужчина смотрит на меня, мгновение и улыбка ласковым солнечным теплом освещает чудесные черты

 - Пойдемте со мной, я отвезу вас в безопасное место – учтивый тон, полон заботы. Но я знаю, что не стоит отказываться - он силен и беспристрастен в своей доброте. 

 -Я могу собрать вещи? – не удается скрыть страх и колотящееся сердечко Чарли у моего скрюченного желудка не спасает.

 - Конечно – он остается ждать на пороге, следя за мной оттуда, все с той же улыбкой.

В тумане мыслей и чувств, собираю всё, кажущееся в данное мгновение особо ценным – небольшой чемодан воспоминаний и тоски. Собачьи миски в пакет и туда же агонизирующие маргаритки, распластанные на небольшом фанерном прямоугольнике. Размышляю мгновение, и вытаскиваю картину – нет, вас я оставлю, достаточно смерти и так…

 - Меня зовут Патрик – теперь мой спаситель весело сверкает белоснежным рядом зубов, подхватывая мой чемодан. Протягивает свободную руку за собакой, оттянувшей мне плечо до ноющей боли, и, натолкнувшись на нервное – нет! смущается, мягко отпрянув.

Я много лет не получала улыбки  от молодых привлекательных мужчин, от мужчин в принципе.  Его неловкость такая понятная и близкая, что мне невольно становиться стыдно за свою дикость. Судорожным и твердым рывком воли останавливаю почти произнесенное привычное  "простите"…

Патрик ставит вещи в багажник, беспечно открыв мне спину, на которой красуется винтовка. Почему-то он знает, что я не брошусь, не начну драться и отнимать оружие, не стану сопротивляться, знает о страхе, парализовавшем меня много лет назад, задолго до его рождения.

Садясь в почтительно открытую передо мной дверь, невольно улыбаюсь, нервно и по девичьи, как юная жертва, чувствуя что-то не ладное, все равно идущая за насильником, не желая его обижать, веря, что все обойдется.

 - Зачем вы это делаете? – провожаю взглядом уплывающий в никогда дом.

 - Самозащита – он отвечает сразу, не переспрашивая, не уточняя, не меняя темы и не притворяясь - какое облегчение говорить с кем-то на одном языке.

 - мы хотим жить

 - Но вы были созданы для любви, а не для убийства… - не умею дискутировать о чем-то по-настоящему важном.

 - Да, поэтому не хотим умирать. Не хотим быть убитыми. Это не приносит удовольствия – он отводит ясный взгляд – то, что мы делаем, война – это страшно и не правильно, но беда в том, что даже если бы в нас что-то испортилось и захотелось просто убивать, мы не смогли бы… не смогли бы убить человека… я все еще не могу – нервный смешок не разряжает обстановку.  

И что на это ответить? Мужчина, сидящий рядом, закроет меня, пожертвует собой, если потребуется, легко и не задумываясь. Ему нравится жить и смеяться, но он отдаст все это мне, даже не нужно просить, в отличие от представителей моего вида. Тех, что променяли способность тосковать на достижения, на свободу от боли, а, следовательно, и сострадания. Ведь дело не только в операциях, дело еще в чем-то, мы все это знаем, но не в силах осознать. И хотя поступки Патрика лишены настоящего выбора, его собственного решения сочувствующего героя, вероятно, лишены… сложно игнорировать его симпатию. Как сложно подавить неприязнь к другим, даже сейчас, когда мой искусственный Ной с их пятнами крови на рукаве увозит меня на маленьком ковчеге далеко от смерти, которая вот-вот опустится на город позади, их смерти...  Мне жаль, до чего же жаль, но мы едем туда, где, такие как я и такие как он. И в душе, сквозь страх и отчаянье, робко поблескивает новое чувство, которое я всем существом стараюсь задушить.

 - Понимаю, почему вы меня ненавидите – не выдержав молчания продолжает Патрик – я истребляю тех, кто вам близок, истребляю жизнь… такое не может не вызывать возмущение у человека. Но вам ничего не грозит, людям ничего не грозит…

В зеркале скользят полосы на дороге, белые на черном. Никак не удается заглушить противоречивые всплески тайной радости и мучительной вины, которую она ведет за руку. Отворачиваюсь сильнее, чувствуя, как по щеке скользит горячая капля бессилия, как же я завидую тебе, Патрик, не способному к сомнениям и терзаниям, вероятно, не способному… Стоит выбрать, стоит принять сторону и я боюсь, что изменюсь…  - смотрю на него украдкой, невозможно прекрасного, пытаясь представить, как он убивает меня. Опускаю набухшие веки, крепче прижимая к груди пса, а в голове лишь одна мысль стучит и стучит – как долго я еще смогу оставаться человеком?..