На белом коне

                                                                   

                                                                 Однажды под утро на белом коне

                                                                 Сияющий всадник явился ко мне

                                                                 И чудилось будто бы ада гонец

                                                                 Так мрачно горел богом данный венец…

                                                                   

                                                                                            Песня бардов XIVст.

Карен ахнула и инстинктивно шагнула назад, мягко, стараясь слиться с деревом. Сердце судорожно гнало кровь, мощными лихорадочными толчками. И не было никакого осмысленного знания – вот он, зверь, хищный, спасайся… нет – только вогнанный в позвоночник штырь ужаса, волнами пускающий холод по телу.  Дыхание с трудом находило себе путь. В  распахнутых глазах, отражались тусклые обрывки предвечернего пасмурного неба.  

Приближается буря – метнулась мысль, принесенная порывом ветра. От его жестокого поцелуя щека заиндевела – морозы уже подступали. Сознание встрепенулось, стряхивая с себя наваждение.  Осторожно выглянув из-за ствола, Карен обнаружила то, что и предполагала – ничего, а главное, никого. Возможно, так было с самого начала, а неясный, мелькнувший за шершавыми телами деревьев силуэт – лишь веретено тумана, укрывавшего лес перед темнотой.

До нее донесся далекий, жутковатый в своем протяжном одиночестве зов овцы. Привязанная к рогатине, она. встревоженная усилившимся ветром и быстро сгущающейся тьмой, взывала к милосердию. Но, в опускавшимся на землю черно-лиловом небе, никому не было дело до ее испуга и метаний на рвущейся пеньковой веревке. Кроме Карен, быстро идущей по тропинка к опушке. Лес бормотал ей в спину сбивчиво, то повышая голос до тонкого визгливого скрипа, то опуская до глухого мрачного шёпота. Так говорят сумасшедшие с тем, кто является лишь к ним одним.

Оказавшись на краю, Карен все же оглянулась. Прежде ее лес не был таким. Мрак очернил туман и все смешалось. Теперь не ясно было, стена ли уперлась ей в спину или бездна, таращится своей вечно-голодной пастью. Не стоило оборачиваться.

 Страх новой волной толкнул Карен прочь – беги – выдохнул охваченный безумием лес, беги… И она побежала, напрямик, к небольшому домику с беснующейся овцой, меся тяжелыми сапогами бесцветную траву с размокшей землей.

Оказавшись за оградой, Карен резко остановилась. И что, спрашивается на нее нашло? Крупных зверей в лесах давно не водилось, а человек, нет, ни ей врачевательнице с клеймом на скуле бояться людей. Это они всегда обходят ее стороной, опуская глаза и пряча руки кто в карманы кто в рукава, словно бояться подцепить чего от случайного прикосновения.

Хмыкнув, она завела дико вертящую глупыми бусинами глаз овцу в сарай за домом. Уже почти спокойная – лишь легкий припах  опасности все еще чудился в совсем уже не проницаемых сумерках, вернулась к крыльцу.

 Стоило взяться за ручку двери, как позади хрустнуло. Карен продолжила отпирать тяжелый замок. Хруст сменился пеленой шума. Ливень обрушился на и без того чавкающую землю. К утру размоет все дороги – подумала Карен, опуская тяжелый затвор на двери и уверенно направляясь к очагу, еще холодному, но уже обещающему тепло и уют.

С начала было просто чувство, ноющая тоска где-то в районе пупка, подвывая, поскуливая, она медленно вращалась, наматывая на грубое ребристое тельце плоть. А потом, будто ощутив, что  Карен решила проснуться и разом прервать эту пытку, вдруг стала тягучей. Холодная бурая грязь растеклась по внутренностям. Мучительный смрадный ужас все еще булькал в животе не переварившимся предчувствием беды, пока тускло-утреннее окно распахивало перед Карен дорогу к привычному и понятному. За стеклом похрустывал лес, внезапно близкий, словно так и должно было быть – вот он. Но сквозь это глухое бурление казалось бы обыденной жизни вдруг скользнуло липкое сомнение – не было прежде никакого леса! Ощущения окружености, неотступности последовавшее за этой догадкой, перехватило дыхание. И на последнем обрывке сна, Карен уже казалось, что не дом это вовсе, а дубовый гроб, и кто-то яростно вбивает последние гвозди в его крышку.

Разлепив веки она уставилась на тлеющие угли в очаге. Никто не сказал бы, от чего именно этой зябкой ночью, Карен не погасила перед сном огонь, как поступала прежде, если не было уж слишком лютых морозов.

Удар повторился, и Карен дернулась, уставившись на дверь, на огромный засов, показавшийся сейчас таким слабым и жалким. Еще стук, и она села, спуская босые ноги на ледяной пол. Потом поднялась и слегка пригнувшись, пошла к двери. Тот, кто стоял по ту сторону, вероятно услышав ее приближение, теперь ждал, так как стук прекратился. Снимая деревянный брус, Карен  представилось пустое крыльцо – там наверняка никого, вдруг решилось ей. И эта мысль настолько уверенно заявила свои права, что Карен не взглянула в окно, не спросила «кто», а сразу рывком распахнула дверь.

Ее раздражение,  вызванное желанием справиться со страхом, собиралось бросить яростный взгляд в темноту. И увидев лишь стену дождя, с победоносным видом захлопнуть дверь. Но все вышло иначе.

Высокая фигура, почти неразличимая в мокрой ночи, не дожидаясь приглашения, двинулась в дом. Минуя замершую хозяйку, непрошенный гость оказался внутри, тяжело шагая, оставляя грязные лужи на полу. Карен ошарашено наблюдала, как облепленный сочившимся водой плащом незнакомец, равнодушно огляделся и повернулся к ней лицом, которого все еще было не разглядеть. Какое-то движение – это поднялась рука. Карен не шевелилась, лишь больше расползлись зрачки, когда кисть в тяжелой латной рукавице легла на ее голову.

- Это ты – глухо прозвучал ровный голос из темноты – вот и встретились.

Она молчала, словно свернутая в спираль, сжатая в смирившийся со всем безгласный, безмозглый ком - пораженный, застывший зверек, инстинктивно изображающий мертвого в надежде выжить.

По волосам струилась холодная вода, ползшая к ней со стальных пластин на удивление легкой руки, неприятно протискиваясь за шиворот.  Вероятно, незнакомец сдержался, чтобы не дать Карен почувствовать настоящей вес кисти, которую быстро убрал и отвернулся.

- Не узнаешь меня? – так же бесцветно продолжил он, снимая плащ.

 – Я расскажу – не дождавшись ответа, продолжил пришелец, больше не глядя на Карен.

Рассказ его не длился долго, несколько предложений, не изменивших ее лицо. Закончив, гость еще продолжал стягивать доспехи, а Карен безмолвствовать, держась за ручку распахнутой двери. Наконец, больше не проронив ни слова, он, окончательно освободившись от мокрой одежды, забрался на кровать и затих.  Постояв еще какое-то время в плену недоверия, и окончательно убедившись, что движение в глубине дома пока прервалось, она почувствовала, как заиндевели босые ноги.

Пробравший озноб вернул способность двигаться. Карен быстро закрыла дверь и лихорадочно проверила засов, искренне опасаясь, как бы еще кого нелегкая не принесла. На носочках, перепрыгивая водяные пятна, она добралась до противоположной от кровати стены. Взяв с полки щербатый кухонный нож, забралась с ногами на лавку. Просидев какое-то время не сводя напряженного взгляда с кровати, Карен наконец решилась на мгновение выпустить оружие из рук и закутаться в старое одеяло, покрывавшее сидение скамейки. И снова нож вернулся в ладонь.  Стало теплее, не сразу и не заметно, только дрожь прошла, и рука медленно легла на стол.

Карен задремала, когда тоскливое осеннее солнце безнадежно пыталось пролезть сквозь тугой полог липких облаков. Тихий стук заставил вскинуть тяжелую гудящую голову и в панике вытаращить глаза. Пришелец продолжал мирно лежать на кровати, что же тогда? Потерев лоб вялой рукой, Карен поняла, что разбудил ее нож, брякнувшийся об пол. Сейчас, в начинающемся дне, сквозь измотанность бессонной ночи и непрекращающегося страха, она вдруг почувствовала смелость отчаянья, приходящую с сильной усталостью ко всякому, добредающему до собственной черты.

Хмурясь, она быстро поднялась, качнулась, раздраженно выпрямилась, тиранически восстанавливая власть над затекшим взбунтовавшимся телом, и подняв нож, двинулась к кровати.

При виде лица спящего мужчины смелость и ярость засомневались. Карен опустила нож. Наивно было полагать, что пережитый страх заставит ее, врачевательницу, вогнать лезвие в несчастного бродягу, нагло, но в принципе, мирно оккупировавшего ее кровать. Невоспитанность еще не повод убивать, разве нет? Карен аккуратно присела на край кровати. Последние капли решительности высыхали в лучах уже окрепшего солнца.

Следовало разбудить бродягу и прогнать. Никто не должен общаться с врачевателями, это запрещено не людским, божьим законом. Но человек ворвавшийся ночью кошмарным сном, сейчас казался таким жалким - спутанная борода, обветренное лицо, грязные отросшие волосы. Он был молод, хотя на первый взгляд мог показаться стариком.

Незнакомец перевернулся на спину и едкой полосой показался лиловый шрам на замызганной шее. Карен вдруг все поняла, вспомнив странный ночной монолог, и в груди буравчиком заскрежетало сожаление.

Жалость к нему, жалость к себе, отвращение и ненависть к миру, выбирающему путь за тебя, ярость и смирение – вспыхнули и погасли в один миг. Врачевательница всю жизнь училась владеть этими чувствами, глядя в зеркало, глядя в лица, глядя в небеса. И порой метка на скуле, алое колечко, с которым рождался всякий идущий путем исцеления, жгла как свежее клеймо. Но Карен умела себя осадить. Однажды она наверняка сможет сделать так, что эта горечь больше не поднимет голову, даже на мгновение, затихнув навсегда. Однажды… а пока, ей отлично удается лишь заставить визжащее сердце замолчать, когда речь заходит о заброшенности и несвободе. Благо врачевателю всегда будет хватать возможностей для тренировки этого умения. Ведь, хоть он и считается посланником высших сил, дабы нести милосердие, все церкви мира строжайшим образом запрещают иметь с ним какие-либо дела помимо сугубо лечебных. Разговоры, а уж тем более отношения – табу. Всякого обвиненного в сношениях с врачевателем ждут серьезные неприятности. Такое положение не может не вызывать негодования. Особенно когда человек, посвятивший свое существование служению другим сталкивался с их страхом, призрением и отвержением.

Пришелец не был врачевателем, но отчаянье его отверженности показалось Карен таким естественным и понятным. С ней случалось что-то похожее. Где, когда – не вспомнить, но…

Пока Карен придавалась раздумьям, на тему схожести их судеб з незнакомцем, он открыл глаза и уставился на нее цепким серым взглядом.

- Я не причиню тебе вред – медленно проговорил мужчина, и Карен поняла, что смотрит он не на нее а на нож, все еще зажатый в руке.

- Хорошо – кивнула она, поднимаясь.

- Ты врачевательница? – спросил незнакомец, пытаясь скрыть свою растерянность. Карен заметила быстрый удивленный взгляд брошенный вокруг.

- А ты кто такой? – игнорируя вопрос, отозвалась хозяйка, возвращая нож на полку, и беря вместо него глиняную миску.

- Я сейчас уйду – хмуро сказал мужчина, стараясь не смотреть на нее. Он уже натягивал на себя брошенную накануне и окончательно отсыревшую на полу одежду. Доспехи, которые мужчина снял ночью, оставив так же на полу нигде не наблюдались. Как и оружие, как и нечто золотое, поблескивающее в его волосах по приходу в дом. Карен шмыгнула носом и предпочла опустить свои наблюдения.  

- Ты не помнишь как пришел? – она подошла совсем близко и в голосе не было упрека или насмешки. Незнакомец замер и искоса посмотрел на нее – я долго шел, устал и замерз – пробурчал он, все еще пытаясь оправдаться толи перед ней, толи перед собой.

Карен вздохнула – оставайся.

Мужчина, не скрывая недоверия, повернулся к ней, и Карен перевела взгляд на его лицо. Она старалась не таращиться на несколько шрамов алевших на его груди. Одна из прежних ран точно должна была стать смертельной, впрочем, как и та, что на горле.

-Тебе ведь некуда идти, не так ли?

Он опустил глаза, а Карен уже протянула руку пытаясь взять так и не одетую рубаху, мокрую и холодную.

- Ты сам мне это сказал.

Ей не нравилось это напряжение. Ночью было куда страшнее, но понятнее – вот пришел некий наглец, которому нигде нет места, и всей непреклонностью своей воли решил, что будет жить здесь. Конечно, ее – хозяйку дома, никто не спросил, но теперь выходило, будто она сама уговаривает незваного гостя остаться, а он еще и кокетничает.

- Помоги натаскать воды – не найдясь, что еще сказать, процедила Карен и незнакомец, полураздетый, послушно последовал за ней, все так же храня молчание.  

Когда огромный ушат наполнился до половины, Карен подняла руку, обращаясь к гостю – это на огонь – кивнула она на ведро у него в руках - не будешь же ты плескаться в ледяной воде…

- Это для меня? – на этот раз он даже не попытался скрыть удивление.

Карен вдруг улыбнулась. Быстрее чем смогла отследить свою реакцию. Этот человек, исхудавший, грязный, несчастный и с этим растерянным лицом вызвал в ней жалостливое умиление, как нечто трогательное в своей убогости.

-А кому же еще – мягче, чем хотелось, произнесла она.

После долгого сидения в ушате – вероятно о такой роскоши как теплая вода гость давно позабыл, он наконец появился перед хозяйкой дома.

Карен хмыкнула, окинув испытующим взглядом незнакомца. Все как она и предполагала – молод и не ухожен. Хотя бритва, мыло и вода уже сотворили чудо. Теперь Карен почти точно была уверенна в происхождении ее гостя, хотя и решила промолчать о своих догадках.

На мгновение ей показалось, что такое откровенное рассматривание смутило незнакомца, кутающегося в огромное стеганное одеяло. И он поспешил сесть, отворачиваясь.

И все же хозяйка не спешила прекращать свое издевательство, забавляясь происходящим. Пару лет назад, она как-то вернулась домой и обнаружила волчонка, хозяйничавшего на ее кухне. При появлении Карен, он зарычал отступил в угол, и продемонстрировал белизну клычков. Она прошла мимо и принялась за обычные дела, не обращая на него внимания. И все же трудно было не смотреть как зверек потихоньку «обживается», подъедает из миски, поставленной для него, смелеет, ступает увереннее. Теперь эта история всплыла в ее голове. Гость напомнил звереныша, старающегося сохранять «лицо» даже оказавшись в чужом доме в совершенно беспомощном положении. Интересно, как быстро он наберется сил и исчезнет как волчонок, растворившись в лесной чаще?  Сдерживаемая ухмылка сменилась грустью и Карен поставив перед гостем тарелку, села напротив опустив руки на колени. Ночные приключения сейчас при свете дня, горячем пламени очага и посветлевшем приятном лице гостя казались бредовым сном.

-Как тебя зовут – неожиданно подал голос незнакомец. Карен вздрогнула, выглянув из своих морозных дум в теплое искристое настоящее, где брызги солнца мельтешили по деревянному столу. А за столом сидел человек, человек…

 – Карен – встретившись с гостем взглядом, ответила она, все еще толком не понимая, почему кто-то ест ее пищу, смотрит прямо в лицо и так спокойно расспрашивает ее.

 – Где твой мужчина, Карен – продолжил он, совершенно не обращая внимание на то, что она  не успела додумать такую важную мысль.

На этот раз хозяйка в серьез нахмурилась – с чего ты взял что у меня есть мужчина, я же врачевательница?

 - Ты красивая – непринужденно пожал плечами гость и Карен хохотнула, но совсем не весело.

– Да, разве что -  она поднялась и подошла к окну, обхватив себя руками. За ним виднелся небольшой заборчик с деревянной калиткой и всякий знал, что нужно стоять за ней, ожидая пока откроют. Там Карен видела его в последний раз в день равного солнца, две луны назад.

 В черноте его глаз рдели угли обиды, но в тот миг ничего в мире не было яростнее и холоднее души молодой врачевательницы. Красив ли был ее Охотник, мужествен? Способен ли полюбить? Её ли? Все эти вопросы больше не имели значения, в тот момент больше ничего не имело значения, кроме стыда и ненависти ко всему на свете.

Лицо женщины, которую Охотник принес на руках, было искажено мукой. Карен скривилась брезгливо, взглянув в красное, мокрое от пота обличье соперницы и отошла от двери, пропуская мужчину внутрь.

- Клади – надменно фыркнула она, давая ему распоряжения относительно стонущей ноши.

Тот послушно опустил жену на деревянный стол и нерешительно оглянулся.

Карен кивнула на дверь, злобно следя как Охотник выходит.

 В первые мгновения больше всего ее бесил сам факт того, что любовник притащил к ней свою беременную бабу. Она что повитуха? Да даже если и так, на кой черт ей эта кряхтящая безобразная дура. Но бросив последний взгляд на закрывшуюся за Охотником дверь, врачевательница поняла, что никаких вразумительных объяснений сейчас от него ждать не приходится.

 Она остановилась возле роженицы, которая явно готовилась к неблагоприятному исходу всей этой затеи с потомством, и принялась придирчиво разглядывать женщину.

Может быть дело в доверии, думала Карен, скользя спокойным взглядом по вздувшемуся животу. Охотник доверяет ей на столько, что не боится оставить на попечение своей жены и ребенка. Хотя…  Она взяла холодную влажную руку женщины в свою ладонь. Или это отчаянье? У него просто не было иного выхода.  Карен накрыла второй ладонью пальцы соперницы, которая была в каком-то лихорадочном бреду, и хищно улыбнулась. Можно стоять так пока его жёнушка не отдаст богу душу, а вместе с ней и плод, так и не ставший полноценной жизнью. А можно помочь её лицу расслабится и обмякнуть. Так боль уйдет раньше, чем жизнь. Больше не будет муки и страдания ни для Карен, ни для его жены.  

Выпустив безвольно повисшую руку, врачевательница открыла ящик. Простой деревянный, таких в грубо сделанном комоде было еще пять. Извлеченный нож безучастно блеснул небольшим изгибом узкого длинного лезвия.

Вернувшись к столу с уже переставшей стонать женщиной, Карен крепче сжала потемневшую от времени ручку инструмента. Все мысли и сомнения отступили, и все ее существо наполнило яростное сосредоточение.

- Зайди! – бросила врачевательница Охотнику, замершему у калитки. Тот поспешно поднялся на порог и шагнул внутрь светлой комнаты.

- Держи – Карен вручила ему окровавленный сверток – мне пока не до этого.

И направилась в глубь дома.

- Что мне с ним делать? – крикнул мужчина ей в след

- Любить – глухо ответила Карен, закрывая за собой дверь.

Теперь нужно было сделать женщину снова целой. Вытерев тыльной стороной ладони пот со лба, Карен вздохнула – заговаривать кровь не ее талант. От того, работа шла тяжело, приходилось словно преодолевать сопротивление воздуха, ставшего вдруг тягучим как сахарный сироп. Было трудно вдыхать, на грудь навалилась невидимая тяжесть, и все же, стараясь игнорировать пятна перед глазами, она наконец выпрямилась, сыпя проклятиями.

Женщина бледная и спокойная мирно спала на своем твердом ложе. А Карен, опершись руками о зашкуренный край стола бессмысленно таращилась в темное пятно крови на полу.  

Даже сейчас, та другая была лучше нее, честнее. Не было никакого подвига в том, что бы ее спасти. Врачеватели для того и существуют, что бы спасать и это никак не меняет той лжи, которая наполняла жизнь Карен. И плевать, на то, что она, божий человек спала с мужчиной, плевать, что он был мужем другой, все это было такой мелочью.

Но как она умудрилась так долго игнорировать тот факт, что ее Охотник сам вызвался учувствовать в соревнованиях за руку самой завидной невесты в Поселке - красавицы и богатейки. Разве мало ему было красоты врачевательницы, разве недостаточно ее любви? А деньги… Она вдруг затравленно огляделась – не эта так другая, но точно не Карен, не женщина с печатью на лице! о чем тут размышлять?

 Отняв у новоиспечённого отца кричащего ребенка, Карен снова указала Охотнику на дверь – больше никогда не переступай порог этого дома.

Мужчина опешил – почему, что я не так сделал? ты из-за жены? – он попытался обнять Карен, и та не отстранилась. Лишь подняла лицо со странным и от того пугающим выражением. Что значит эта затвердевшая челюсть, напряженные веки и сузившиеся в ушное ушко зрачки мужчина не понял. Никто из людей не мог понять этого многовекового заиндевелого сплетения ненависти и любви, передающегося из поколения в поколения, от врачевателя к врачевателю вместе с неизбежностью одиночества. И Карен, так долго прятавшаяся в объятиях любовника, так долго не замечающая сам факт существования этого урагана злобы и отчаянья, теперь стояла внутри бушующей воронки.

- Уходи – произнесла она тихо. А самой, в центре вертящегося черного жерла, гудящего всеми, когда либо слышанными ею голосами, казалось, что кричит, кричит из последних сил, стараясь устоять и не  пропасть в обезумевшем от боли вихре, ее боли. И Охотник почувствовал, отступил, оттесненный невидимой преградой, вдруг поняв, что слов больше не сыскать. Так мрачный и раненный он навсегда покинул её.

Вернувшись к чей-то женщине, чей-то жене, чей-то матери, Карен села рядом.  Она не любила нянчить детей, хотя и знала, как с ними следует обходиться. Мальченка у ее груди уже не верещал как резанный, а лишь тихонько хрюкал, подергиваясь всем мелким тельцом в такт всякого издаваемого звука. Вытерев рукавом красную сморщенную мордашку, врачевательница принялась тихо напевать, первое, что пришло в голову:

Я шла по лесу, я шла по лесу

С тем, кто по сердцу, с тем, кто по сердцу

От чего молчишь, мой любимый друг?

Ждет меня петля да дубовый сук

Не грусти по мне, не грусти по мне

Я вернусь к тебе, я вернусь к тебе

Солнцем раненным на исходе дня

Жаль тебе, душа, не узнать меня.

Я шла по лесу, я шла по лесу,

С тем, кто по сердцу, с тем, кто по сердцу…

Стемнело совсем незаметно. В какой-то момент изможденная женщина очнулась и уставилась на Карен, держащею на коленях сопящий комочек. Не решившись заговорить, так случалось со многими в присутствие врачевательницы, женщина протянула руки каким-то по животному требовательным жестом, ощутив своего ребенка. Карен вернула малыша матери, и помогла ей подняться. А когда дверь за ними закрылась, и тяжелый засов преградил всякому сомнению путь, Карен опустилась на постель и уткнулась лицом в подушку.

- Кажется, я плакала – она наконец повернулась к гостю – так что нет у меня мужчины, раз это тебе так важно.

-Это хорошо, пока я здесь никто не в безопасности – он резко поднялся, будто стараясь сбежать от чего-то и принялся снова накладывать себе еду – мне жаль – наконец произнес он, вернувшись за стол.

- Я думала ты посмеешься – Карен сонно потерла глаза. Она соврала. Конечно, незваный гость  пытался изображать из себя сурового и надменного человека – вероятно привычка, оставшаяся от знатного прошлого. Может и не привычка, а вполне конкретные черты характера. Но сейчас, рассказав на первый взгляд совершенно обычную и даже пошлую женскую историйку, которая у  всякого мужчины, особенно аристократа в лучшем случаи вызвала бы лишь зевок скуки, она умудрилась зацепить что-то внутри него. Или дело не в истории… Возможно незнакомец, одним своим решением остаться, сам не зная того, выложил перед Карен все струны своей души на большой деревянный стол. И теперь лишь ожидал, когда она возьмется за свой длинный изогнутый нож.

Улыбнувшись этой мысли врачевательница подошла и села напротив –а как твое имя, северянин. И каков титул?

Мужчина с трудом проглотил,  кусок мяса который до этого мирно жевал, чуть не подавившись – с чего ты взяла?

Она рассмеялась искренне, впервые за многие дни – да как же не взять? Кто же из безродных будет с таким равнодушным видом уплетать свинину ножами? Безродные предпочитают есть руками. А что с запада, так я сама оттуда. Там у людей глаза особенные и лица, впрочем, как повсюду, только на свой лад.

Он медленно кивнул, крутя один из злосчастных ножей в длинных пальцах покрытых царапинами и ссадинами – Родерик Карванийский, Лорд Черных земель, Властелин Антики, четвертый в великом совете севера. Сбежал прямо с поля боя. Быть может меня признали мертвым или наградили новыми титулами вроде труса и дезертира – с нервным смешком закончил он.

- Боюсь именно так – подперев рукой подбородок, Карен вздохнула – Тебе тоже пришлось кого-то оставить?

- Всех – глухо ответил он – все человечество.

На этот раз была очередь Карен чувствовать неловкость, но врачевательница решила не обращать на это внимания. В конце концов, что им было скрывать и чего стесняться. Ведь сероглазый Родерик не просто гость, не просто заблудившийся мужчина, наткнувшийся на добрую женщину. Нет, он шел за ней, за врачевательницей. Сколько, год, два? Шел, что бы встретить последнего человека в своей жизни, побыть с ним пока не наступит время надевать сияющие латы. А оно придет, рано или поздно, так стоит ли играть словами и притворяться?

                 h

Еще два года назад врачевательница обитала в горницах с высокими потолками, белых, чистых. Сам Лорд Северных лесов пустил ее на свой двор. Поселил в теремке, просторном и уютном. Ела и пила Карен не иначе как с барского стола, была, как говорится, на содержании. Что же до всего остального, то оно было неизменным – пустые комнаты, безмолвные люди, всеми правдами и неправдами избегающие встречи. Слуги приходили не иначе как ночью, словно тени выполняя свою работу, и исчезали к утру.

Основная задача Карен сводилась к лечению наследников правителя страны, приютившей её. Женатый на собственной сестре, тот периодически производил на свет болезненных потомков. Скорее всего о кровном родстве с женой монарх не ведал, а Карен не считала нужным открывать своему благодетелю глаза. Ведь причиной этого брака были чувства, что тут еще говорить? К тому же врачевательнице нравилась теплая постель и вкусная еда. Не всякий исцеляющий так хорошо устраивался. Обычно, благословенное небесами племя, шаталось из селения в селение, надеясь хоть где-то пристроиться и спокойно пожить.

Легенда о том, что всякий врачеватель прирожденный бродяга всегда играла на руку жадным и суеверным южанам, зажиточным и надменным людям с востока, и мелочным и трусливым обитателям запада. От того и поворачивали ноги неприкаянного рано или поздно в сторону севера, где может и не ждали с распахнутыми объятиями, но косились не так рьяно.

Скажи Карен тогда кто-то, что через несколько лет окажется она в восточной деревушке, в избушке на краю леса, да еще и по собственной воли, она бы лишь рассмеялась. Но вопреки всем ожиданиям и прогнозам это произошло.

Однажды на закате, стоя у высокого окна и наблюдая, как затихает предвечерний свет, она поняла, что ее ищут. Нечто пустилось по следу, как пес сорвавшийся с цепи. Карен никогда прежде не испытывала подобного чувства, и не думала, что способна. Какими должны быть переживания преследуемой жертвы? Вряд ли она могла объяснить, да и некому было. И от того, что никто не задавал вопросов, не высказывал сомнений, не пытался отговорить или переубедить, врачевательница собрала самые дорогие сердцу вещи и уехала в полночь.

Тяжелый вороной конь нес ее на юг. Почти год брела она от поселка к поселку, как горячее ядро кометы, стараясь убежать от собственного хвоста, страшась остановиться на долго. Пока не наткнулась на небольшой городок, с лесом, подползшим совсем близко к окраинным домишкам.  Стоило двигаться дальше, месяц, два – вполне достаточно, но начиналась затяжная зима, которой в этих местах не было уже две сотни лет. Промозглая, ветреная, и Карен поддавшись усталости и унылому серому небу, шепчущему – не бросай меня – осталась в деревянном домике, выделенном ей местной властью, как божьему человеку.

Врачевательница  с грустью посмотрела на Родерика. Стоило зазеваться и он тут как тут, ее преследователь.

Они сидели на крыльце небольшого сарайчика, выходившего во внутренний дворик, и пытались раскурить трубку, смастеренную лордом из куска древесины. Словно прочитав ее мысли, он не поворачиваясь спросил – ты ведь убегала от меня? Из Северных лесов? Я знал что ты там, пробирался по ночам, но когда добрался, оказалось ты исчезла.

- Я боялась – просто ответила Карен – поняла, что-то близко и ушла.

-Думала я чудовище? Хотя так и есть – вздохнул Родерик, не дав Карен ответить.

- Ты человек. Лучше бы был чудовищем – она поднялась и потянулась – почему ты решил идти ко мне? Тебе было знамение?

Лорд брезгливо сморщился – к черту знамения! Оно было у меня лишь однажды, когда стало понятно, кто я и что должен сделать. А потом, ни разу.

- И? – видя, что он не собирается продолжать Карен остановилась прямо перед лордом.

Тот не смотрел на нее, нарочито сосредоточившись на трубке – мне некуда было идти - наконец ответил он – я знал что не могу ни с кем встретиться лицом к лицу, потому что… я уже успел проверить, что это правда на одном парне. Утешаю себя тем, что он был не очень приятным человеком. Я был в отчаянье, и тогда подумал, что врачеватели ограждены от недугов, ведь их задача лечить. Ухватился за эту идею, ведь нужно было хоть куда-то идти. Оставаться на одном месте в моем положении было не безопасно.

Родерик наконец вскинул подбородок – ты была ближе всех из вашего племени.

- ммм – протянула врачевательница продолжая потягиваться – это хорошо – она снова села рядом – думаю, с другими бы у тебя вышло не так гладко – она проследила за струйкой дыма потянувшейся из трубки, и не дав лорду затянуться, отобрала ее.

- Почему, они прогнали бы меня?

- Нет – Карен с усилием втянула в себя едкий дым и, закашлявшись, вернула ему трубку.

 - Тут все сложнее. У врачевателей свои особенности, насколько мне известно – Карен хрустнула пальцами  - Я не знала своей матери. Говорят, она ушла на войну. Думаю так и есть, но рассказать мне про врачевателей никто толком не смог.  Вроде как она была заклинательницей крови, поэтому и отправилась на поля брани – спасать раненых. А еще говорят, что такие, как она, никогда не видели собственной крови, от того, что не могут пораниться – это обратная сторона их таланта. Всякий врачеватель может лечить, что-то лучше, что-то хуже, но с обычными хворями справляется любой. Я тоже могу заклинать кровь, только выходит не очень быстро и легко. Да, правду говоря, порой вовсе не выходит. Считается, что у некоторых из нас есть особые таланты к какому-то виду врачевания. И если это дар лечить отравления, то не один яд в мире не повредит такому лекарю, хоть ведро выпей.

- И какой же у тебя дар? – Родерик забыл о трубке, слушая Карен.

- До встречи с тобой, я думала, что не обладаю никаким, но судя по всему это не так.

-Странно – усмехнулся он возвращаясь к курению. Травяная смесь, составленная Карен сухо захрустела истлевая.  У лорда выступили слезы и не сдержавшись, он судорожно закашлялся – что за дрянь?

Карен улыбалась, поспешно отстранившись от тугих, пугающих мыслей, вызванных их разговором. Куда приятнее было просто заниматься какой-то обыденной ерундой.

- Табака все равно нет.

- Это не повод давать мне курить полынь.

-Правда? Да нет там полыни – трубка вновь перекочевала к Карен.

Прошло чуть больше двух недель с появления ночного гостя, а врачевательница уже не замечала его чужеродности.

Поначалу постоянное присутствие другого человека вызывало напряжение. Лорд, замечая это, постоянно конфузился и не находил себе места. Он все время стремился занять себя чем-то, помочь, оказать услугу хозяйке. А та, в свою очередь, скрежетала зубами всякий раз, как мужчина касался ее вещей, расценивая это как попытку самовольного захвата и наведения собственных порядков. Ишь захозяйничался – шипела она про себя, отстраняя Родерика от стола с недорезанными овощами – не нужно, я сама! Тот молча садился в углу, угрюмо наблюдая за процессом, к которому его не подпускали.  А потом, поскучав немного, отправлялся выполнять «мужскую» работу. Но ее, с рвением гостя, через пару дней вовсе не осталось. И тогда Карен впервые услышала это – скулящий царапающий сознание звук. Остановившись в проходе задней двери, ведущей во внутренней двор, она какое-то время с недоумением и улыбкой наблюдала за Лордом, раздумывая над всем происходящим. Тогда ей впервые пришла мысль, что вероятно дело не в привычках властелина, стремящегося держать все под контролем. Возможно, ее лорд просто хотел приспособиться и перестать чувствовать себя гостем. От того и пытался следовать старым привычкам – обходиться исключительно своими силами.  

Насколько Карен уже было известно, Родерик многие месяцы стоял со своими войнами в осаде большого города. А прежде были походы и бои. В которых нужно было самостоятельно себя обхаживать даже лордам. Ну а после, он шел по ее следам больше года, заговорив с людьми только несколько раз, и то, пряча лицо в глубине капюшона походного плаща.  Естественно, что после этого, всякий раз когда она ставила перед ним приборы на стол, брала метлу или зажигала огонь, лорд испытывал явный дискомфорт.  Да ко всему этому мужчине, которому было запрещено покидать дом, попросту было скучно. Вот из чего родилось то, что издавало этот бесхитростный скрипучий звук.

- С этой вещицей тебя даже в ад не пустят – наконец произнесла Карен, опасаясь за свой рассудок. Тот мог помутиться в любую секунду.

Родерик убрал дудочку от губ и внимательно осмотрел инструмент – а мне кажется не так уж плохо - наконец заключил он.

- Хм, конечно неплохо избежать гиенны огненной!

Он широко улыбнулся, от чего лицо приобрело мальчишеское выражение, и Карен невольно ответила улыбкой. А про себя решила, что пускай и не умышленно, но гость рано или поздно найдет способ ее извести и пора бы ей уступить.

 – Хватит музицировать, пойдем лучше займемся ужином, а потом нужно будет… - продолжала она раздавать задания уже войдя в дом, не опасаясь, что какие-то из них не достигнут адресата. Хотя Карен не слышала шагов за спиной, она знала, что лорд без дополнительных приглашений последовал за ней.

Странно, но теперь забавляясь с трубкой, врачевательнице казалось что так и должно быть.  А как иначе? Завтра утром она проснется, и отправившись сонно шататься по уже начинающему теплеть дому, наткнется где-то на бледного растрепанного мужчину, если конечно будет достаточно рано. Его волосы будут мокрыми – так он умывается, обливая голову ледяной водой. Карен больше этим не удивить, и она побредет дальше, все еще пытаясь освободиться от сладких объятий Морфея. Наконец заберется с ногами на лавку и примется пить чай, уже нагретый Родериком, морщась, но не отстраняясь от горячей чашки.

После завтрака и болтовни ей непременно следует уйти, оставив его с единственным в доме зеркалом и блестящей бритвой наедине. И Карен уйдет, ее не нужно больше об этом просить. Отправиться к животным, и будет насыпать им еду, прохаживаться щеткой по теплым тельцам, но не возьмется за лопату – для этого в доме есть мужчина. И когда он появится, сияя как новая монета, Карен больше не подумает, что без щетины он выглядит совсем юным. Лицо Родерика ей уже знакомо, будто они родились в один день и с тех пор ходят взявшись за руки. Карен не рассматривает и не изучает его черты, не перемалывает в голове странные мысли. Не анализирует и не пытается что-то угадать в серых глазах. Она верит каждому его слову и жесту, больше не подозревая и сомневаясь. Теперь кажется, что связаны они не его безысходностью и ее добротой, а пуповиной. От этого нового и сладкого чувства на душе у врачевательницы легко и радостно. И стремясь сберечь эту почти невесомую простоту, она не спрашивает о прошлом и не заговаривает о будущем. Да и есть ли они здесь, в домике на краю леса?

Сквозь смех и кашель шум шагов из дома пробрался не сразу.

Рука останавливающий жестом уперлась в грудь молниеносно вскочившему Родерику, и Карен отрицательно покачала головой, отвечая на его вопросительный  взгляд.  

Медленно возвращаясь в дом, она пыталась понять как вышло что входная дверь оказалась не закрыта, позволив чужаку отыскать дорогу в их жилище. Даже когда Карен жила одна, то почти не пользовалась центральным входом и уж точно держала его всегда запертым.

Остановившись, она в недоумении уставилась на тяжелый засов, преграждавший всякому путь. Тот был на месте и значит в дверь никто не заходил.

Оглянувшись, Карен уже собиралась позвать лорда и обсудить, как так вышло, что им почудилось одно и тоже. А вместо этого дернулась в сторону и назад, поддавшись мгновенно вспыхнувшему ужасу. Удар топора прошел в скользь, лишь задев плечо. Но сила швырнула Карен на пол. Невольно схватившись за раненное плечо, она попыталась отползти не сводя распахнутых от страха глаз с застывших ледяных черт Родерика.

Таким он был в ту ночь, не похожим на живого человека, с тусклым блеском золота в волосах. Именно это выражение неминуемого конца  на его лице испугало Карен, а не безумец с топором, сейчас стоявший между ней и ее лордом. Пришелец не заметил появления Родерика за своей спиной, нанося удар врачевательнице. Это незнание длилось лишь мгновение. А после лорд опустил руку незнакомцу на плечо, одним рывком разворачивая к себе. На мгновения их взгляды пересеклись, и по телу пришельца прошел крупный озноб. Карен видела, как незнакомец дрогнул и  обмяк.  Выпущенный топор грохнул об пол, а за ним плавно стек и его владелец. Замерев в неестественной позе он безвольно опустил отяжелевшую голову на грудь, как небрежно брошенная марионетка.

Родерик остался стоять, прямой, жесткий, хищным прищуром продолжая врезаться в поникшую голову пришельца.  Карен ощутила то, что в прошлый раз прошло мимо - клокотание сердца в горле. В ней вскипало что-то, разливаясь по всему телу упругим теплом, толкало вперед, пенилось на кончиках пальцев – хватит! -  выдохнула она, ползком подбираясь к не подающему признаков жизни незнакомцу.  Легонько тряхнув его, она попыталась уложить тело на пол.  Кожа мужчины уже покрылась красными пятнами, и врачевательница, облизав пересохшие губы, отшатнулась.

- С ним не выйдет – глухо проговорила она, обращаясь к стоящему как изваяние над ней и умирающим. Не говоря ни слова, Родерик присел,  и не раздумывая закрыл широкой ладонью нос и рот незнакомца. Тот не сопротивлялся, все происходило в неестественной тишине, лишь Карен тихо ахнула, лихорадочно отворачиваясь.  

Пока лорд относил тело на задний двор, рыл углубление в земле, складывал туда дрова, она растирала ноющее плечо, тупо уставившись в пустоту. Лишь когда затрещало пожираемое огнем дерево и потянуло дымком, врачевательница встрепенулась, подхватилась и бросилась к черному ходу. Когда путь преградило что-то, Карен не сразу поняла почему движение прекратилось.

- Не ходи – тихо проговорил лорд, удерживая ее. Но Карен и не собиралась смотреть на огненные похороны бродяги, чуть не разрубившего ее голову топором. Человеколюбия в ней сейчас совсем не наблюдалось. А вот страх и волнение продолжали свой удушающий танец. Все, что нужно было сейчас врачевательнице это участие и утешение. И, как не странно, никто, кроме Родерика, ставшего причиной столь сильного испуга, не мог ей это дать. Он был прежним, Карен интуитивно ощутила это, по ласковому звуку голоса,  по теплу, исходившему от тела. Узнавание подняло волну животной радости, выразить которую нельзя словами, лишь криком или движением. Кричать Карен не умела и, увлекаемая жгучим порывом, принялась целовать все куда могла дотянуться – шею, прочерченную лиловым шрамом, висок, скулу. Трех коротких, лихорадочных касаний губ было достаточно, что бы спровоцировать ответную реакцию. Когда рот Родерика встретился на ее пути, Карен лениво подумала, от чего это всё не случилось прежде?   На этом, туго ворочавшееся сознание отказалось продолжать размышления, позволяя врачевательнице наконец полностью забыться в желанных объятиях.

- А если узнают про этого? Гарь такая стоит… - меньше всего Карен сейчас хотелось думать о тлеющем трупе на заднем дворе. И все же, как бы уютно и благостно не было с лордом под одним одеялом, тревога вернулась с новой силой, бросившись глодать желудок.

Конечно, убитый был не местный. Да и вряд ли кто-то видел, как он разбивал окно, забирался внутрь, погибал.  А вот зарево, пожалуй, куда заметнее. Врачевателям не запрещено складывать костры на заднем дворе, и все же. Осторожно выпутавшись из сетей его тела, Карен села, коснувшись сонными ступнями холодной глади пола.

- Пойду погляжу – извиняющимся тоном начала она.

- Знаешь, я ведь не умышленно, это как-то само получается

- Я и не думала иначе – она медлила, не зная продолжать ли разговор о том, что лежало за стенами этого дома. До этого дня им удавалось игнорировать существование большого мира. И, наконец решившись, поднялась, не стараясь скрыть наготу – а что будет если придут другие, если кто-то знает?

- Я всех убью – мрачно отозвался Родерик, с хорошо скрываемым раздражением. Похоже, он тоже не знал правильного ответа на этот вопрос.

- Всех нельзя – Карен медленно покачала головой – нам негде их жечь… - произнеся это, она на долю секунды засомневалась, как бы лорд не принял сказанное в серьез. И невольно сжалась от его прикосновения.

-Это важное замечание – Родерик закутал ее в плед, а сам принялся одеваться. Шутка Карен вместо того, чтобы разрядить обстановку вызвала еще большее напряжение.

Она вздохнула и положила руку на опущенную к обуви голову Родерика. Он натягивал сапоги, избегая смотреть на нее.

 - Я ведь за нас волнуюсь

- Нас? – он хмыкнул – что со мной станется? А вот ты – на последних словах его голос упал.

- Дурак ты, лорд – беззлобно отозвалась Карен, и побрела в сторону внутреннего двора, плотнее запахивая плед. Не стоило все же вспоминать о мире за пределами темно-зеленого заборчика.

                 h

Женщина прижималась к мужчине, лица которого было не рассмотреть из-за опущенного забрала. Оба они каким-то единым двуликим существом восседали на огненно-рыжем коне, оскалившемся в алчном предвкушении поживы. Кроме этих троих в глаза бросался огромный меч. Должно быть  принадлежал он всаднику, так как эфес лежал в его напряженной руке. Но на самом деле оружие было отдельным, четвертым героем этой странной картины. Оно имело собственную цель и жажду, независимо от условного хозяина. Куда более могучие силы, нежели всадник, владели разъяренным клинком. А то, что меч полон высшей ярости – не вызывало сомнений. Видение казалось слепком, отпечатком короткого мгновения.

Откуда и куда нес конь кровавой масти, своих седоков? От чего лицо женщины, красивое, молодое было таким живым, рядом с этими неестественными персонажами, словно вышедшими из страшной сказки? И почему даже не видя лица мужчины, Карен знала, какие у него глаза. Синие, зеленые, карие… В любом случаи сейчас, в этом застывшем мгновении они выглядели так же как те, серые, что увидела она распахнув дверь дождливой ночью и впустив в свой дом такого же… Мама! Карен проснулась. Сны о матери никогда не приходили к ней, будто та даже в выдуманной ночной стране сторонилась дочери. И все же  в последний миг, уже покидая дремотное царство, Карен узнала ее.

Сейчас, копаясь в распуганных пробуждением картинках, она не могла вспомнить лица. Возможно, его и не было, как и лица мужчины. Карен вряд ли могла сохранить образ матери, запечатлённый явившейся ей лишь в первые минуты жизни. А отца и подавно. Он никогда не видел ребенка воочию, потому что иначе бы Карен пришлось бы туго.

Врачевательница крепче прижала к груди обнимающую ее руку, тяжелую, горячую, как дети прижимают любимые игрушки. Так хотелось повернуться к Родерику лицом, спрятаться на груди, но округлившийся живот больше не позволял такие вольности. И она лишь прислушалась, стараясь уловить его дыхание.

Обида на мать, схоронившаяся в глубоких, растрескавшихся сундуках памяти, выползла снова черным полозом. И впервые в жизни стало жаль не себя, а ее - живую женщину на мертвом коне. Но лишь на мгновение, а потом все переживания и сожаления, жалости и грусти канули огромным тяжеленым валуном во мрак ночи. В одно мгновение беззвучно захлебнулись в тонкой, кое где прорванной лунным светом темноте. Теперь Карен знала, что должна делать. Она не думала, кто возложил на нее этот долг и перед кем станет нести ответ, когда придет время. Возможно того и не сыскалось бы, реши она спросить совета. Возможно, ни темная, ни светлая сила не знала о пути избранном в это мгновение врачевательницей. А возможно весь мир, каждая звезда, каждое биение человеческого сердца, каждая божественная мысль были песчинками на дороге, ведущей к решению Карен.

Лорд зашевелился во сне, словно отголоски чего-то свершившегося добрались и до него, коснувшись краешка сознание, которому был неведом сон. Но эхо оказалось слишком слабым. И всколыхнувшийся было разум снова замер, затаился, настороженно храня покой своего господина.  Уткнувшись носом в шею Карен, Родерик затих. Она улыбнулась и закрыла глаза - так и должно быть.

                   h

Время. Карен облизала губы и посмотрела на Лорда - близиться, чуешь?

Тот медленно кивнул, ни на секунду не задумавшись. Как ему было не чуять? Даже если бы Карен не почувствовала нарастающее гудение в венах, она могла бы понять приближение назначенного часа по изменившемуся настроению лорда. Тот стал слишком разговорчив и суетлив, словно страшась тишины и покоя. А когда случалось обнять ее, то в каждом прикосновении сквозило отчаянье.   

 - Уходи и не вздумай возвращаться - Врачевательница окинула дом внимательным взглядом, вроде все нужное было на месте. Родерик молча направился к заднему входу. Карен смотрела ему в след, опершись рукой о стену. Не дойдя нескольких шагов, он остановился и оглянулся, затравленно глядя ей в лицо. Было заметно, как взгляд его всячески избегает тела Карен, особенно живота.

 - Может, ты все же останешься с ним? - еще раз начал лорд уже однажды свершившийся разговор.

Тогда, в прошлый раз Карен сказала ему о своем решении и Родерик не смог сразу подобрать слов для ответа. Она поведала о своей матери, явившейся во сне, о пути, не ясно кем избранном, но уже начавшимся. Лорд слушал и страх за любимую женщину, за судьбу их будущего ребенка, мешался с отчаянной радостью, эгоцентричной и примитивной. Но когда она закончила говорить, он уже смял как испорченный листок в ком все порывы своего детского эгоизма и отшвырнул как можно дальше.

 - Это не правильно – спокойно, но твердо начал Родерик - я должен…

 - А если я смогу кого-то спасти! - перебила Карен, садясь перед ним на корточки, беря его руки в свои - подумай об этом, ведь речь не только о нас, вдруг именно по этому ты здесь?:

 - Я здесь, потому, что трус и слабак, потому, что не мог тащить этот груз в одиночестве - Родерик вздохнул и отвернулся

 - Никто не тронет врачевателя, ни меня, ни его - она коснулась живота - а если Господь решит, что мои действия перечат его замыслу, что ж, он даст об этом знать.

 - Нет - лорд снова вернул к ней лицо

Карен больше ничего не сказала, но уже тогда Родерик знал, что не сможет ей запретить или помешать.

И вот сейчас они говорили вновь о том, что не нуждалось в словах.

 - Я не смогу себе этого простить – отрицательно покачала головой Карен.

На лицо лорда вернулась угрюмая тень.

 Когда он исчез за дверью, врачевательница медленно вернулась в комнату и забралась на постель. Какое-то время она просто смотрела в потолок невидящим взглядом. Ей не было страшно, не было горько, и больно тоже не было. И ему не будет, их сыну. Она знала, как позаботиться о ребенке, о прекрасном малыше. Он будет красивым, как мать, все врачеватели красивы, так суждено. И сильным, как отец, как дед. Карен вспомнила лиловую полосу на шеи лорда. Интересно, ее отец пытался остановить себе, пусть даже ужасной ценой греха самоубийства, узнав, что ему предстоит сделать. Или принял это с покорностью? Глупые мысли, тут же спохватилась Карен. Не сейчас, не здесь, не в такой момент! И, отрешившись от всего, позвала сына. Ему пришлось явиться раньше срока, но иначе было нельзя. Если Карен боль и пришла к Карен, то она не заметила этого, оглушив себя осознанием того, что сейчас в мире станет на одно великое чудо больше.

-Да - улыбнулась она глядя в спокойное идеально-правильное личико младенца. На его белой щечке алело клеймо - ты и вправду чудо. Мы любим тебя. Я не жду, что ты сможешь нас простить, и буду молить Господа, чтобы ты никогда нас не понял.

Ей хотелось еще говорить, качать и прижимать к груди это невероятное существо, еще и еще, пока мир не прекратит своего существования, пока труба Гавриила не затрубит. Но мелкая дрожь уже ползла от позвоночника, медленно и неотступно. Она кралась к кистям, чтобы затанцевать на разгоряченных ладонях, налить пальцы тугим волшебством исцеления. Волна невероятной силы уже начала свой разбег где-то внутри, и Карен слышала ее растущей гул.

Тоскливое солнечный свет на жухлой траве, вытоптанная дорога, все что видела она по дороге в поселок. Идя быстро и неуклюже, не чувствуя тверди под ногами, Карен всем своим существом слилась с теплым свертком на руках.

С момента своего появления сын ни разу не заплакал, и почему-то Карен казалось, что мир никогда не услышит его крика, даже если начнет рвать клещами. Наконец врачевательница остановилась у высокого забора, в котором уже была отворена калитка.

Молодая женщина приняла ребенка подхватив легко и умело.

 - Родерик - глухо произнесла врачевательница, голос подводит – так я его назвала.

Сейчас нужно уходить, непременно, иначе никак. Карен отшатнулась от женщины с ее сыном на руках, словно во сне, словно охваченная жаром и лихорадкой. Где-то в окне большого дома темнела фигура мужчины, Берна, когда близкого и очень важного. И все же в эту секунду врачевательниц кажется даже не вспомнила бы его лица.

Ловко перехватив младенца одной рукой, женщина положила ладонь на плечо Карен, и в лице ее можно было прочесть сочувствие. Она не знала почему, не понимала, зачем матери отдавать часть себя незнакомым,  совершенно чужим людям. Но она не сомневалась, что это нестерпимо больно.  

Решая, как поступить с ребенком, Карен предпочла этот дом церкви. Она верила, что никто в мире не позаботиться лучше о маленьком Родерике, чем семья задолжавшая врачевательнице минимум две жизни - жены и наследника. Конечно, никто не мог обещать ее сынишке любовь. Но ведь сами небеса лишили врачевателей этого дара. Любовь нечто совсем чуждое миссии спасать жизни.

Не в силах больше терпеть, Карен быстро отвернулась и пружинистым шагом направилась к воротом, не оборачиваясь. А ей в спину тихим ласковым отчаяньем понеслись слова такой знакомой песни: Я ходила по лесу… по лесу…

Простой мотивчик запутался в волосах Карен, стянутых в косу, уже взлохматившуюся, распушившуюся мелкими русыми прядками на жестоком январском ветру. Близился сочельник, а снега так и не было - обошел снежный ангел Поселок стороной, облетел на пушистом облаке по краю, оставив зябнуть черную неприкаянную землю под ледяным взглядом бездушного зимнего неба.

Карен только заметила, что солнце уже потухло, сгинув в грязно-серой вечерней пелене, обтянувшей горизонт. Далекий и высокий, он казался вратами в мир где правят тени. Сумрак набирал силы. Впереди показался лес, пока что огромным зловещим пятном. Сейчас чудилось, что мрак, наползающий на поля, мимо которых она шла, рождался именно там, среди огромных стонущих деревьев. Врачевательница поморщилась и плотнее закуталась в шерстяной платок. Когда она доберется до опушки, ночь станет непроницаемой. Лицо онемело от холода, но Карен не замечала, ей было жарко. Прерывистое дыхание перемежалось всхлипами, приходилось держаться изо всех сил, чтобы не расплескать свою обиду и тоску не дойдя до леса. Ноги устали, не заблудиться бы - мелькнуло в голове, когда контуры мира полностью растворились в черноте.

Она пробиралась мимо стволов, напряженно всматриваясь и все равно ничего не видя. Позади и впереди была лишь пропасть ночи. Ватная тишина с каждым дюймом становилась все удушливее. Лишь пронзительный хруст ломаемых веток под ногами, пытался проникнуть в эту беззвучную топь.  Но слишком тугая и могущественная, она обволакивала узкий вскрик мира. Умирающий звук тут же прекращал трепыхаться, безвольно погружаясь в трясину немоты.

Силуэт, возникший рядом, Карен не заметила, не услышав и не увидев как ее нагнали. От того не успела испугаться, когда чужая воля опутала сильными руками, остановила, пленила в одно мгновение. И все же внезапно обездвиженная, она вдруг растеряла последние крупицы самообладания и расплакалась, горько, судорожно, по-детски захлебываясь всеобъемлющим отчаяньем. Лорд ласково гладил ее по голове, с нежностью прижимал к себе, пока рыдания не стали затихать.

Еще не до конца уняв себя, Карен вдруг замерла. Она не сообразила что произошло, когда тело содрогнулось под ударом первого вала  силы, растущей в нем. Все пропало на мгновение. Воздух сгустился и оглушенную врачевательницу качнуло. Родерик продолжал крепко обнимать ее вот только без тепла и трепета. Тряхнув головой Карен подняла голову и забыла о сотрясающем ее огне, стремящемся найти выход. Забыла обо всем, ошеломленная, словно видела это впервые.

Карен никогда не смогла бы объяснить, почему в этой слепой тьме она видела серые глаза, смотрящие на нее с чуждым человеку выражением. Возможно тонкий золотой венец, озарявший голову Родерика холодным страшным светом, позволял его взгляду лучиться. А быть может, сами зрачки таили что-то, сейчас рвавшаяся наружу.

 - Время - с трудом узнаваемый голос лорда все же помог Карен сбросить оцепенение, и она наконец заметила, что они не одни среди деревьев.

Тело появившегося коня было невыносимо белым. Этот цвет словно гудел миллионом снежных жал пронзая мрак.  Животное стояло, опустив красивую морду к земле, как механическая игрушка, готовая в любой момент вздрогнуть, отработать завод и снова застыть на полу вздохе.

Родерик разжал объятия и шагнул к лошади. Та продолжала склоняться не шевельнувшись, даже тогда, когда он легко забрался в седло и снова повернул к врачевательнице ожесточившиеся лицо. Рука в латной рукавице, той самой, которую Карен видела лишь раз, больше года назад простерлась к ней. Ухватившись за твердую холодную ладонь она послушно уселась позади. Этот лорд не гнал ее, наоборот, значит, решение отправиться с ним было правильным. Карен осторожно с опаской обхватила закованное тело,  прислоняясь к  жесткой негнущейся спине.

Белизна коня вспыхнула, он вскинул морду, хлестнул длинным, роскошным хвостом, и рванулся с места бешенным галопом, сквозь деревья и буреломы, ночь, ветер, время. Он несся на запад, к большим городам, оседланный жестокой и мучительной смертью, и ничто не могло преградить его освещенный похоронными кострами путь.

 Карен не знала, что будет дальше. Встретит ли она снова своего лорда, сможет ли спасти хоть кого-то из тех, в чьи глаза заглянет всадник, хватит ли дарованной ей силы помочь хотя бы одному?

И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырёх животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить.

                                                                                                                                            (Откр. 6:1-2)

Сокрушительная пандемия чумы 1347—1351 годов, начавшаяся в Восточном Китае и прошедшая по всей Европе в середине XIV века получила название Черная смерть и унесла жизни около 34 миллионов человек.